Политзаключённые. Голодовки в диссидентский период
Политзаключённые — это явление не путинского режима. И даже не советского. И хотя никто не знает толком, кто такие политзаключённые, но большинство тех, кто использует это слово, точно знают, что все до единого они должны быть освобождены. Публикуем отрывки из будущей книги Александры Крыленковой, которая планируется к выходу к середине текущего года, о том, как же складывалась культура поведения политзаключенных и традиции помощи им за последние 200 лет. И изменилось ли что-нибудь со времён декабристов.
До революции и после — вплоть до 1936 года — политические голодовки в лагерях были общепринятым способом диалога «политических» с администрацией. С их помощью добивались особых условий, боролись за свои права и сохраняли человеческое достоинство. Последней массовой голодовкой сталинского периода принято считать голодовку троцкистов на Колыме в 1936 году, завершившуюся расстрелом голодавших.
Солженицын считает, что голодовки «уничтожила тюрьма нового типа», т. е. внутренние директивы, квалифицирующие голодовку как вид контрреволюционной деятельности, а также снятие с лагерных администраций ответственности за смерть голодающих. Свои коррективы внесли война и голод в лагерях и тюрьмах. С середины 1937 года до смерти Сталина известно про восстания в лагерях, но нет широко известных свидетельств про голодовки. Возможно, одной из дополнительных причин ухода от культуры голодовок стала их относительная «мирность», а также практически полное истребление всех, кто позиционировал себя не как случайная жертва, а как последовательный противник действующей власти, и выражал готовность сражаться за признание этого статуса.
Новый этап в истории голодовок наступил вместе с сопротивлением 1960—1980-х годов. К счастью, борцы за свободу того периода оставили много воспоминаний и интервью, в том числе и о внутрилагерном сопротивлении. Писатель Анатолий Марченко так описывает свою голодовку 1971 года: «Приходилось слышать, что голодовка (или другое самоистязание) как форма протеста — метод уголовников. Политзаключённые же голодают, выдвигая какие-либо требования. Я с этим не согласен. <…> Всё дело в том, против чего ты протестуешь, чего ты требуешь: этим определяется, политический ты, или урка, или просто дурак».
Там же Анатолий Марченко пишет, что обычно голодовка объявляется в поддержку требований, показывая их серьёзность, но считает невозможным достижение результата — лишь его видимости или незначительных поблажек; истинная же цель голодовок, по мнению Марченко, — привлечение внимания к несправедливости и ситуации в стране: «Прислушайтесь к этим призывам, гуманисты Запада! Ведь люди кладут здоровье, рискуют жизнью. Где ваш отклик?». Он погиб в Чистопольской тюрьме в 1986 году — после 117-дневной голодовки с требованием об освобождении всех политических заключённых Советского Союза.
Солженицын считает, что голодовки «уничтожила тюрьма нового типа», т. е. внутренние директивы, квалифицирующие голодовку как вид контрреволюционной деятельности, а также снятие с лагерных администраций ответственности за смерть голодающих. Свои коррективы внесли война и голод в лагерях и тюрьмах. С середины 1937 года до смерти Сталина известно про восстания в лагерях, но нет широко известных свидетельств про голодовки. Возможно, одной из дополнительных причин ухода от культуры голодовок стала их относительная «мирность», а также практически полное истребление всех, кто позиционировал себя не как случайная жертва, а как последовательный противник действующей власти, и выражал готовность сражаться за признание этого статуса.
Новый этап в истории голодовок наступил вместе с сопротивлением 1960—1980-х годов. К счастью, борцы за свободу того периода оставили много воспоминаний и интервью, в том числе и о внутрилагерном сопротивлении. Писатель Анатолий Марченко так описывает свою голодовку 1971 года: «Приходилось слышать, что голодовка (или другое самоистязание) как форма протеста — метод уголовников. Политзаключённые же голодают, выдвигая какие-либо требования. Я с этим не согласен. <…> Всё дело в том, против чего ты протестуешь, чего ты требуешь: этим определяется, политический ты, или урка, или просто дурак».
Там же Анатолий Марченко пишет, что обычно голодовка объявляется в поддержку требований, показывая их серьёзность, но считает невозможным достижение результата — лишь его видимости или незначительных поблажек; истинная же цель голодовок, по мнению Марченко, — привлечение внимания к несправедливости и ситуации в стране: «Прислушайтесь к этим призывам, гуманисты Запада! Ведь люди кладут здоровье, рискуют жизнью. Где ваш отклик?». Он погиб в Чистопольской тюрьме в 1986 году — после 117-дневной голодовки с требованием об освобождении всех политических заключённых Советского Союза.
Александр Ильич Гинзбург,
Wikimedia Commons
Wikimedia Commons
Подобным образом в своих мемуарах описывает голодовку января 1968 года в Дубравлаге и Валерий Ронкин, осуждённый в 1965 году в Ленинграде за создание подпольной марксистской группы: «После первых приветствий меня отвели в сторону и предложили обсудить вопрос о голодовке, так как „начальство оборзело вовсе"». Подготовка к голодовке, как и в политизоляторах 1920-х годов, заключалась в выработке требований, передаче информации о голодовке на волю (по свидетельству Валерия Ронкина, до ареста договаривались о ключевых словах, которые обозначают начало голодовки) и подготовке заявлений. «Готовясь к голодовке, мы не надеялись достичь каких-нибудь результатов, но мы и не шли на самоубийство. Нашей задачей было привлечь внимание к полному произволу, творимому в лагерях».
В 1969 году политзаключённые Дубравлага голодали в поддержку Александра Гинзбурга, журналиста, издателя, участника правозащитного движения в СССР, члена Московской Хельсинкской группы, в 1967 году Александр был осуждён по статье 70 УК РСФСР («Антисоветская агитация и пропаганда») на 5 лет лагерей. Гинзбург объявил голодовку в знак протеста против того, что ему не дают зарегистрировать брак. В результате брак был зарегистрирован.
С 30 октября 1974 года по инициативе Кронида Любарского, Алексея Мурженко и других политзаключённых в мордовских лагерях был учреждён день политзаключённого, который они ежегодно впоследствии отмечали одно- и двухдневными голодовками.
Требования были аналогичны требованиям возвращения «политрежима» в 1920 годах: они состояли в признании статуса политического заключённого, отдельного содержания политических, непривлечения их к работам. Эти голодовки активно поддерживались вовне пресс-конференциями и публикациями в иностранной прессе.
Требования были аналогичны требованиям возвращения «политрежима» в 1920 годах: они состояли в признании статуса политического заключённого, отдельного содержания политических, непривлечения их к работам. Эти голодовки активно поддерживались вовне пресс-конференциями и публикациями в иностранной прессе.
Кронид Любарский (в центре). 22.08.1991 г., Лубянка. Фото: Дмитрий Борко
Можно много говорить о том, как целенаправленно эти люди из деятельных борцов за свободу впоследствии превращались в «жертв», как в мире стало «приличным» осуждать власть не за удушение свобод и силовую борьбу с политическими противниками, а исключительно за «преследование непричастных и невиновных». О том, как «день политического заключённого» — то есть участника сопротивления — превращался в «день памяти жертв государственного террора», стирая представление о ценностях и культуре борьбы.
Не нам, находящимся на воле, советовать тем, кто в заключении, как бороться или не бороться за свои права, не нам оценивать их действия. Но каждый из нас, понимая, что арест — это то, что может случиться с каждым, может продумать свою личную стратегию. Намного чаще, чем про всякие юридические стратегии в случае ареста, я думаю о том, как сохранить себя и свою субъектность в случае ареста. История даёт нам много различных стратегий и их смешений. Для одних политических заключённых время лагеря становилось временем саморазвития и образования, другие — несли просветительную функцию и помогали, защищали и консультировали окружающих. Кто-то использовал своё заключение как аргумент в политической и общественной борьбе, а кто-то сосредоточивался исключительно на лагерном быте или внутритюремной борьбе.
Не нам, находящимся на воле, советовать тем, кто в заключении, как бороться или не бороться за свои права, не нам оценивать их действия. Но каждый из нас, понимая, что арест — это то, что может случиться с каждым, может продумать свою личную стратегию. Намного чаще, чем про всякие юридические стратегии в случае ареста, я думаю о том, как сохранить себя и свою субъектность в случае ареста. История даёт нам много различных стратегий и их смешений. Для одних политических заключённых время лагеря становилось временем саморазвития и образования, другие — несли просветительную функцию и помогали, защищали и консультировали окружающих. Кто-то использовал своё заключение как аргумент в политической и общественной борьбе, а кто-то сосредоточивался исключительно на лагерном быте или внутритюремной борьбе.
