«Мы встречали новый, 1934 год в тюрьме»
Воспоминания троцкиста Александра Боярчикова о декабрьском вечере в уральской тюрьме
Троцкист Александр Иванович Боярчиков (1902—1981) 2 сентября 1932 года получил три года лишения свободы за контрреволюционную троцкистскую деятельность по ст. 58, пп. 10, 11 УК РСФСР («Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти»). Отбывал срок в Верхнеуральском политизоляторе. Боярчиков — единственный, кто в своих воспоминаниях оставил нам самые полные свидетельства о Верхнеуральском политизоляторе и его обитателях.
«Мы встречали Новый, 1934 год в тюрьме.
За неделю до Нового года мы заварили из хлеба и сахара хмельную бражку. Хлеб и сахар по кусочку мы собирали две недели из своего тюремного пайка.
Бражку поставили в медном чайнике, залепив в нём хлебным мякишем все отверстия, щели и дыры. Чайник обернули старой газетной бумагой и спрятали под пол. Через несколько дней мы вынули его и устроили коллективную дегустацию бражки (нас было 10 человек). Она оказалась вкусной и хмельной. От неё приятно щекотало в носу.
Мы долили в чайник кипятку, остывшей воды и опять поставили под пол. Мы были уверены, что нашу затею часовые не заметили. Думали, что утёрли нос коридорному. И были крайне поражены, когда он вдруг спросил нас:
— Ну как? Крепка небось?
Он оказался порядочным человеком: знал и не донес. Редкий случай в те годы. Это могли себе позволить отдельные, наиболее смелые тюремные надзиратели, коменданты лагерей, а иной раз и следователи.
Под самый Новый год мы попросили коридорного, вовлечённого этим недоносом в наше ужасное преступление, постучать нам в дверь в половине двенадцатого ночи.
Он постучал и одновременно принёс одному из наших товарищей телеграмму от жены. Она поздравляла мужа и всех нас с Новым годом. Электрический свет в камерах выключался вечером одновременно по всей тюрьме. Но в этот раз нам разрешили зажечь свечу. Телеграмма нас чрезвычайно взволновала. Каждый думал о своей жене, о своей семье. Хотелось забыться, утопить свое горе...
Мы вытащили из-под пола злополучный чайник и торжественно поставили его на стол. Выбрали старшего по возрасту старшиной и хозяином стола и расселись вокруг него.
Старшина встал и что-то прошептал тихо пародийно-комическое не то из Евангелия, не то из чего-то другого, затем расставил на столе десять казённых кружек тюремного инвентаря и стал их наполнять густой пахучей бражкой.
Первый тост был за наших мужественных и многострадальных жён и подруг, разделивших с нами нашу судьбу. Второй тост мы выпили за мировую пролетарскую революцию. Третий тост мы подняли за свободу советского народа и за наше освобождение из тюрьмы.
Было уже поздно, а мы все не могли уснуть. Каждый из нас вспоминал свою жизнь. Грустно было на душе и тревожно. В будущее страшно взглянуть. Оно было закрыто чёрными тучами».
«Мы встречали Новый, 1934 год в тюрьме.
За неделю до Нового года мы заварили из хлеба и сахара хмельную бражку. Хлеб и сахар по кусочку мы собирали две недели из своего тюремного пайка.
Бражку поставили в медном чайнике, залепив в нём хлебным мякишем все отверстия, щели и дыры. Чайник обернули старой газетной бумагой и спрятали под пол. Через несколько дней мы вынули его и устроили коллективную дегустацию бражки (нас было 10 человек). Она оказалась вкусной и хмельной. От неё приятно щекотало в носу.
Мы долили в чайник кипятку, остывшей воды и опять поставили под пол. Мы были уверены, что нашу затею часовые не заметили. Думали, что утёрли нос коридорному. И были крайне поражены, когда он вдруг спросил нас:
— Ну как? Крепка небось?
Он оказался порядочным человеком: знал и не донес. Редкий случай в те годы. Это могли себе позволить отдельные, наиболее смелые тюремные надзиратели, коменданты лагерей, а иной раз и следователи.
Под самый Новый год мы попросили коридорного, вовлечённого этим недоносом в наше ужасное преступление, постучать нам в дверь в половине двенадцатого ночи.
Он постучал и одновременно принёс одному из наших товарищей телеграмму от жены. Она поздравляла мужа и всех нас с Новым годом. Электрический свет в камерах выключался вечером одновременно по всей тюрьме. Но в этот раз нам разрешили зажечь свечу. Телеграмма нас чрезвычайно взволновала. Каждый думал о своей жене, о своей семье. Хотелось забыться, утопить свое горе...
Мы вытащили из-под пола злополучный чайник и торжественно поставили его на стол. Выбрали старшего по возрасту старшиной и хозяином стола и расселись вокруг него.
Старшина встал и что-то прошептал тихо пародийно-комическое не то из Евангелия, не то из чего-то другого, затем расставил на столе десять казённых кружек тюремного инвентаря и стал их наполнять густой пахучей бражкой.
Первый тост был за наших мужественных и многострадальных жён и подруг, разделивших с нами нашу судьбу. Второй тост мы выпили за мировую пролетарскую революцию. Третий тост мы подняли за свободу советского народа и за наше освобождение из тюрьмы.
Было уже поздно, а мы все не могли уснуть. Каждый из нас вспоминал свою жизнь. Грустно было на душе и тревожно. В будущее страшно взглянуть. Оно было закрыто чёрными тучами».
