Рассказываем → Как это было раньше?
Матери политческих заключённых
Помните — в детском саду делали к 8 марта открытки мамам? С тех пор мы выросли и стали писать про женщин в борьбе и подвергающихся насилию женщин, но разговор о матерях никуда не делся. Сотни человек в России сидят в колониях по политическим мотивам. Через что проходят их матери — в отрывке из будущей книги Саши Крыленковой.
Материнская боль
Почему-то про отношения с родителями и их роль в судьбе заключённых оппозиционеров, диссидентов и революционеров говорят и пишут очень мало. Ну, разве что кроме Горького.
Есть много воспоминаний о женах декабристов или соратницах в революции, а про матерей намного меньше даже в мемуаристике. Меня жизнь сталкивает каждый день с матерями и отцами, которые узнали о наличии политических репрессий самым страшным способом из возможных — путём ареста их детей: матери девушек из дела «Нового величия», родители молодых людей из дела «Сети», родные арестантов «Московского дела», мама Азата Мифтахова, родители Егора Метлина и Сергея Рыжова, а также сотни матерей мусульман, осуждённых по обвинению в участии в «Хизб ут-Тахрир».
В 2019 году прошла встреча матерей, на которой они по очереди рассказывали об обысках у них в домах. Например, мать Александра Шестуна, бывшего главы Серпуховского района Московской области, или мамы из глубинки Башкирии. Это была концентрированная боль. Чистая, незамутнённая.
На семинаре по организации общественных кампаний есть упражнение: определить, какую эмоцию в обществе вызывает та проблема, ради решения которой затевается кампания. Есть только одно условие: эта эмоция должна быть конструктивна и побуждать к действию. Горе матерей парализует — оно не даёт двигаться, думать, искать выходы. Потому что какой бы выход ни был — он болезненный. Он принесёт ещё больше боли.
Есть много воспоминаний о женах декабристов или соратницах в революции, а про матерей намного меньше даже в мемуаристике. Меня жизнь сталкивает каждый день с матерями и отцами, которые узнали о наличии политических репрессий самым страшным способом из возможных — путём ареста их детей: матери девушек из дела «Нового величия», родители молодых людей из дела «Сети», родные арестантов «Московского дела», мама Азата Мифтахова, родители Егора Метлина и Сергея Рыжова, а также сотни матерей мусульман, осуждённых по обвинению в участии в «Хизб ут-Тахрир».
В 2019 году прошла встреча матерей, на которой они по очереди рассказывали об обысках у них в домах. Например, мать Александра Шестуна, бывшего главы Серпуховского района Московской области, или мамы из глубинки Башкирии. Это была концентрированная боль. Чистая, незамутнённая.
На семинаре по организации общественных кампаний есть упражнение: определить, какую эмоцию в обществе вызывает та проблема, ради решения которой затевается кампания. Есть только одно условие: эта эмоция должна быть конструктивна и побуждать к действию. Горе матерей парализует — оно не даёт двигаться, думать, искать выходы. Потому что какой бы выход ни был — он болезненный. Он принесёт ещё больше боли.
В советских лагерях
Советский диссидент Анатолий Марченко погиб в результате голодовки, требуя освободить всех политических заключённых. Это был его шестой срок и бог знает какая голодовка по счёту. Он был, наверное, самым последовательным и упрямым человеком послесталинского сопротивления. Такая смесь Сергея Мохнаткина и Олега Сенцова наших дней.
Когда мама приехала к нему в лагерь во время ещё второго срока, он запретил ей приезжать снова: .
Когда мама приехала к нему в лагерь во время ещё второго срока, он запретил ей приезжать снова: .
“
Свидание кончилось, мы простились. Я был рад встрече, просто счастлив, я как будто оттаял за эти три дня после всех лет одиночества. Но я не хотел, чтобы мама приезжала ко мне ещё. До конца срока остаётся ещё три года — лучше потерпим как-нибудь это время, чем ей мучиться в дороге, мучиться здесь, просить, унижаться, сидеть три дня за зарешеченным окном". Наверное, сложнее было бы сопротивляться и голодать «оттаяв».
Моя мама Ирина Флиге, которая была участницей сопротивления в 1970—1980-е годы, на вопрос о родителях не сразу, но ответила:
“
Мы считали родителей частью советской власти. Можно говорить о том, что это кризис поколений. Можно рассуждать о том, что в нашем детстве представители советской власти — это родители, мы ни о чём этом не рассуждали". Очевидно, что такой подход тоже помогал не отвечать на вопрос: «Что будет с моими родителями, если меня арестуют»
Уровень боли можно заметить по цитате из текста участницы молодёжной антисталинской организации Майи Улановской, чьих родителей арестовали в конце 1940-х:
“
Письма, которые я получала от родителей из лагеря, разрывали сердце. Мать бодро писала с Воркуты о красоте северного сияния, о том, как ей повезло, что она сломала ногу и лежит в стационаре. Отец с рудника в Джезказгане в Казахстане писал тоже слишком бодрые письма. Невыносимо было их читать, и хотелось быть там, где они. А иногда, страшно признаться, хотелось забыть об их существовании.
Общая мечта
Мамы сегодняшних политзеков, так же как их предшественницы — разные. Нет такой социальной группы. У них нет никаких специальных характеристик. Их не объединяет ничего, кроме общей беды и одной общей мечты — что что-нибудь изменится и завтра дети будут дома. Как бы это цинично ни звучало, им нет никакого дела до того, во что верят или верили их дети. Они не должны разбираться в наших убеждениях и чем мы хотим жертвовать. Это наш выбор. А выбор матерей — защищать своих детей.
Надежда Сидорова — мама Яна Сидорова, приговорённого к 4 годам колонии по обвинению в покушении на массовые беспорядки в Ростове-на-Дону. Она посвящала прежде свою жизнь семье, а больше её ничего не интересовало. И тут арестовывают сына. Она рассказывала, как впервые оказалась в кабинете следователя:
Надежда Сидорова — мама Яна Сидорова, приговорённого к 4 годам колонии по обвинению в покушении на массовые беспорядки в Ростове-на-Дону. Она посвящала прежде свою жизнь семье, а больше её ничего не интересовало. И тут арестовывают сына. Она рассказывала, как впервые оказалась в кабинете следователя:
“
Обижают самое дорогое, детёныша. Всё вот. У меня не то, что злость — у меня ярость была.
Надя в одиночку раскрутила поддержку по делу, сделала его известным на всю страну, научилась общаться с журналистами, познакомилась с правозащитниками. И теперь помогает другим детям и их родителям.
«Я не могла двинуться, как будто ватный мешок, как парализовало»
Для книги я взяла десятки интервью с родителями, и каждое из них начиналось с просьбы вспомнить, как родители узнали, что ребёнка арестовали. Это не авторские слова. Это просто хор:
«У меня таких мыслей: что за что-то задержали, за что-то плохое, что это на долгие какие-то годы, на какие-то месяцы даже — в уме не было. Думала: может, схулиганил что-то, может что-то не то сделал».
«У меня просто мысли не было, почему, за что, как вообще такое может быть. Второй сын мне говорит: «Мам, ну ты там не расстраивайся. Многих задерживают. Подержат и отпускают».
«Я не могла двинуться, как будто ватный мешок, как парализовало. Я не могла ни встать с кровати, не могла пить ни чай, ни кофе — ничего. Я просто сидела и постоянно смотрела в телефон».
«Мысли вообще, честно говоря, не рождались. Просто не рождались. Мы вообще не понимали: ну где Дима и где терроризм. Какие теракты? Какой-то бред. Мы-то просто, как ненормальные люди реально думали, что разберутся и отпустят».
«У меня просто мысли не было, почему, за что, как вообще такое может быть. Второй сын мне говорит: «Мам, ну ты там не расстраивайся. Многих задерживают. Подержат и отпускают».
«Я не могла двинуться, как будто ватный мешок, как парализовало. Я не могла ни встать с кровати, не могла пить ни чай, ни кофе — ничего. Я просто сидела и постоянно смотрела в телефон».
«Мысли вообще, честно говоря, не рождались. Просто не рождались. Мы вообще не понимали: ну где Дима и где терроризм. Какие теракты? Какой-то бред. Мы-то просто, как ненормальные люди реально думали, что разберутся и отпустят».
Возвращать родителей в тот день, когда они впервые услышали про арест, страшно и больно. На что похожа жизнь семьи, если один из её членов в тюрьме? Как смириться с тем, что весь этот кошмар происходит в твоей жизни только потому, что политические убеждения твоего сына или дочери противоречат государственным?
Пытки
Миляуша Нурлыгаянова — мама Рината Нурлыгаянова (осуждённого по обвинению в участии в организации, признанной террористической) вошла в дело в качестве общественного защитника. О пытках сына она услышала из первых уст, записывая на диктофон:
“
Его подключали к электрическому току, потом пытались раздевать, пинали сильно. Надели на швабру презерватив и стали угрожать изнасилованием. Я записывала его рассказ на диктофон. Сын говорил: «Не плачь, мама. Ты мне мешаешь». В рамках меня пытался держать.
Светлане Пчелинцевой — маме Димы Пчелинцева — о пытках сына сообщил муж со слов адвоката.
Арест ребенка превращает жизнь всей семьи в день сурка. Всё, чем жили люди до, становится неважным. Интересы, работа, увлечения теряют смысл, а весь распорядок жизни теперь подчинён расписанию судов, свиданий и передач.
Андрея Чернова арестовали в октябре 2017 года. За это время сестра Андрея вышла замуж, сменила работу, а для Татьяны — мамы Андрея — жизнь остановилась:
Андрея Чернова арестовали в октябре 2017 года. За это время сестра Андрея вышла замуж, сменила работу, а для Татьяны — мамы Андрея — жизнь остановилась:
“
Теперь как будто психологическая преграда стоит. Хочешь порадоваться чему-то, но внутри что-то мешает. Я перестала смеяться вообще. Просто смех куда-то пропадает. Иногда забываешься на работе. Думаешь, что забыла. Но легкости нет всё равно.
Первые несколько месяцев Светлана и Татьяна вообще не имели возможности общаться с детьми. Письма не доходили, звонки в СИЗО запрещены, свиданий следователь не давал. Единственные встречи — это суды. Рассмотрение дела «Сети» проходило в Пензе, а обе мамы в Москве. На суды надо ездить за 550 км. Получалось не всегда. Светлана вспоминает:
“
Я когда приехала на первый суд по продлению меры пресечения, то руки сыну всё время целовала через зарешеченное окошечко. Дима мои руки туда затащил и стал целовать. А я уже тащу его руки и целую, и вот мы с ним обмениваемся.
«Первая была мысль, что вы от меня отказались»
На этапе следствия получить свидание — это вопрос везения. По закону разрешение на свидание выдаёт следователь. Исходя из «интересов следствия». Зачастую свидания (или их отсутствие) используются в качестве давления на подследственных. Дашь показания — будет свидание, не дашь — не будет. А ещё можно попробовать убедить маму уговорить сына на сделку. Маме Ани Павликовой (фигурантки дела «Нового величия») Юлии повезло больше, чем мамам по делу «Сети». Ей дали свидание в первый же месяц.
“
Первое свидание было ужас. Я понимала, что нельзя плакать, а хотелось просто реветь и реветь. Я себя держала, пыталась веселить её, что-то рассказывать про бабушку, про родственников. И она вдруг говорит: «Мам, когда в понедельник я проснулась и ко мне никто не пришёл, то первая была мысль, что вы от меня отказались и я буду тут одна и всё».
Многие сотни человек, которые живут между свиданиями, передачами и судами по продлению меры пресечения. А потом начинается суд по существу. Родные изучают доказательства, читают законы, слушают обвинения. Представить себе решения, которые ложатся на плечи родных, совершенно невозможно. Ответственность и решения кажутся неподъёмными.
Дмитрий Пчелинцев через недели после длительных и жестоких пыток и признания в результате них вины смог сообщить родным и адвокату о произошедшем с просьбой рассказать об этом в СМИ. А на следующий день к нему в камеру снова пришли. Решение о дальнейших действиях приходилось принимать родным:
Дмитрий Пчелинцев через недели после длительных и жестоких пыток и признания в результате них вины смог сообщить родным и адвокату о произошедшем с просьбой рассказать об этом в СМИ. А на следующий день к нему в камеру снова пришли. Решение о дальнейших действиях приходилось принимать родным:
“
Дима нам передавал: «Боже упаси, никого мне не присылайте, меня убьют, я не могу». Но просто мы сели и уже решили, что мы-то не можем молчать. И мы вот так вопреки словам сына, в абсолютном страхе, опасаясь за его жизнь, даже не за его там какое-то состояние — за его жизнь, мы приняли решение, что нам нужно говорить вслух, нам нужны правозащитники. Это было ужасно.
Придётся смотреть в глаза
А потом в том же самом суде монотонным голосом судья зачитывает приговор. Если дело резонансное, то есть какие-то шансы. Опять на удачу. Не на право, адвокатов, доказательство и судью. А просто на удачу. По «московскому делу» суды шли «кустами» — по несколько приговоров одновременно. В коридорах ждали результатов матери разных фигурантов. В какой-то момент мама Даниила Конона, дело в отношении которого было прекращено, сказала:
“
И каждая из нас там понимала, что тем, чьи дети окажутся на свободе, придётся смотреть в глаза тем, чьим детям не повезёт.
Сына Миляуши Нурлыгаяновой приговорили к 24 годам лишения свободы по обвинению в участии признанной в России террористической организации «Хизб ут-Тахрир».
Сыновья Светланы Пчелинцевой и Татьяны Черновой получили по 18 и 14 лет соответственно по обвинению в участии в организации «Сеть», признанной террористической. Главные доказательства по делу получены в результате чудовищных пыток.
И нам всем, у кого дети находятся на свободе, придётся смотреть им в глаза. Татьяна Чернова закончила наш разговор так:
Сыновья Светланы Пчелинцевой и Татьяны Черновой получили по 18 и 14 лет соответственно по обвинению в участии в организации «Сеть», признанной террористической. Главные доказательства по делу получены в результате чудовищных пыток.
И нам всем, у кого дети находятся на свободе, придётся смотреть им в глаза. Татьяна Чернова закончила наш разговор так:
“
Верю в то, что должно что-то случиться, произойти что-то должно то ли в стране, то ли в головах людей. Должен быть, наверное, какой-то толчок, чтобы вот это всё перевернулось, отношение к людям, к политзаключённым.
Мы помогаем активистам в критических ситуациях и рассказываем о том, как помочь себе и близким, о политических заключённых в России, что происходит сейчас в тюрьмах и как развивалось политическое сопротивление в прошлом.
Подписывайтесь, будем дружить!
Подписывайтесь, будем дружить!
